В том же, 1950-м, году мы перебрались в Ульяновск. Сначала поселились у папиного дяди Вани, в семье Варламовых. Его дочери позвали меня в выходной: «Пойдёшь с нами, Аля, в Дом Ленина?» – «Пойду». Вместе с ними прошли дома два. «Не пойду!» – «Почему?» – «Не хочу». – «Ну что, ты домой пойдёшь?» – «Пойду». – «А дом найдёшь?» – «Найду!» – «Ну вот за угол завернёшь, второй дом это наш».

Пошла я, за угол завернула – все дома одинаковы: и тот дом такой, и этот дом такой… (Это где-то в районе улицы Гончарова, где-то в глубине дворов). Стала я плакать, подошли ко мне женщины, спрашивают: «Девочка, что ты плачешь? Ты потерялась?» – «Да». – «А где ты живёшь? Скажи свой адрес». Я им говорю мелекесский адрес, который выучила. А они мне: «Нет у нас такого адреса…».

И отвели меня в милицию… Девочки Варламовы приходят из музея Ленина, моя мамочка спрашивает: «А где Аля?» – «Как, она не дома?» – «Нет!» – «Она вернулась, с нами не пошла»…

А папа после дружеского застолья был, конечно, не в форме. Отдыхал… И как только он это про меня услышал, куда только у него хмель девался… Вскочил, все оделись и побежали меня искать.

А мне в милиции очень понравилось, меня там угощали шоколадными конфетами, и я ещё не сразу бросилась в объятия к родителям. Потом они мне делали замечание, что радости они на моём лице не увидели. (Смеётся).

В заволжскую больницу папа устроился хирургом, мама – терапевтом. И жили мы в Ульяновске с 1950-го по 1962 год.

Детство моё в заволжском районе было свободным, безмятежным, наполненным всякими приключениями и событиями.

Конечно, я была хвостиком у сестёр, чем я им, конечно, омрачала жизнь. То они пойдут гулять в парк (я за ними), стоят с подружками разговаривают. Там была деревянная горка, неотшлифованная ещё, её только строили. Я прокатилась – в результате у меня в попе заноз как в небе звёзд. (Смеётся). Прямо в парке, вручную, сёстры эти занозы у меня и вытаскивали.

Или идут они с мальчиками на Волгу, я за ними (а куда меня деть-то?). По деревянным мосткам путь к плотам: они с одной стороны плотов, болтают ножками, с мальчиками разговаривают, я – с другой, играю с мячом. (А там глубоко уже).

Мячик уронила, за ним бросилась, стала тонуть и кричать. Рита ко мне бросилась, но она плавать не умела, а я сильно брызгалась. Какой-то парень меня спас.

В другой раз на пляже наступила на ржавый гвоздь, какой-то ухажёр моих сестёр нёс меня на руках в поликлинику.

Однажды чуть не попала под поезд. Они пошли за молоком – я за ними. И опять упрямство меня подвело. Не захотела подниматься на гору, оторвалась от сестёр и пошла по ровному пути – по железной дороге.

Они подумали: поупрямится ребёнок и вернётся. Идут своей дорогой и вдруг слышат гудок паровоза – машинист увидел меня на рельсах и давай сигналить. Сёстры потом рассказывали, что не поняли, как они с горы слетели и меня чуть не из-под поезда выдернули.

На Новый год в доме всегда была высокая, большая ёлка, обязательно. Были на ёлке стеклянные бусы, внизу – флажки бумажные, разноцветные. А я бегала и кричала: «Мы – бусинки-резвусинки, тилим-бом-бом, тилим-бом-бом». Песенка такая была.

Сёстры меня заставляли петь песни, когда приходили их подруги. «Аля, спой песню». А я к этому относилась серьёзно, всем просьбам шла навстречу, со всей открытой душой. (Смеётся). И пела.

Моя любимая песня была из фильма «Свадьба с приданным». «Ой, сестрёночка моя, ой-ой-ой, страдаю я, обрати внимание на мои страдания».

А они слушали, их смех душил, но они старались не показывать вида.

Записки просили относить – я была у них курьером. «Вот этому или этой отнеси записку». Несу. «Алька, ты чо ждёшь?» – «Ответа». Кому-то конспект надо передать, кому сообщить, что к портнихе надо на примерку…

А то заставят палец в чернильнице держать! Сестра пошла экзамен сдавать, говорит: «Алька, держи палец в чернильнице и ругай меня, я хорошо тогда экзамен сдам». (Смеётся).

Сижу, держу, палец у меня присосался, чернила были густые, сверху плёнка образовалась… Мне хочется и пить, и ещё что-нибудь. Но я же не могу… Мне сказано – держать.

Мама пришла – я вся в слезах. «Что ты делаешь?» – «Мне сёстры сказали». Она их потом ругала.

Потом я обменяла ёлочную игрушку на мамочкин медальон. Он был не золотой, но маме был очень дорог – отец подарил. Я смутно помню, что он был из светлого металла, в центре был такой глазочек – камушек, цепочка была белая. А когда откроешь – в обеих створках фотографии папы и мамы.

И вот с девочкой, которая была гораздо больше меня, я обменялась на ёлочную игрушку. Сёстры пришли: «Откуда ёлочная игрушка?». Я рассказала. Они пошли к девочке, та говорит: «Я потеряла, уронила в снег…».

И я сидела во дворе соседнего дома на скамеечке допоздна, боялась, что мне попадёт. Стало смеркаться, за мной пришли сёстры, говорят: «Мамочка пришла, но она тебя ругать не будет». Но не тут-то было. Отца дома не было…

Папа нас очень любил, никогда не читал нам нотаций и не разрешал наказывать. Помню, на улице был дождь, мамочка мне сказала: «Аля, надевай боты». А я ушла в школу без бот. Папа работал в поликлинике, так он специально ушёл с работы, пришёл ко мне в школу, отыскал мой класс. Никогда в жизни ни на одном родительском собрании он не бывал. А тут появился и говорит: «Алька, тебя дома ждёт ижица, мать на тебя сердита. Так что ты одна домой не ходи, а зайди за мной в поликлинику. Я закончу приём, и мы вместе пойдём домой».

Один раз мать хотела кого-то из моих сестёр за какую-то провинность отшлёпать, погналась, а папа – за ней. И до того добегались вокруг стола, что сдёрнули скатерть вместе с сервизом.

И вот я потеряла кулон, вернулась по темноте домой (папы не было), и мама впервые наказала меня ремнём: положила на кровать, взяла ремень и меня им отходила. «Это тебе за то, а это тебе за это…».

Папин брат дядя Лёня работал зубопротезистом. Дядя Серёжа Голых (муж тёти Лизы) закончил после войны в Челябинске режиссёрские курсы и был руководителем театральной студии ДК имени 1 мая. Он постоянно приносил нам билеты на разные праздники, новогодние ёлки: и в клуб 1 мая, и во Дворец пионеров, и в филармонию. И я ходила по всем ёлкам.

И вот с Тамарой Мишиной мы пошли на ёлку в филармонию, пешком, через Волгу. Когда надо выйти, мы сами решали. Волга-то широкая, когда ещё придём? И вышли мы, наверное, часа в четыре утра. Шли по темноте, видели на льду рыбаков, обходили полыньи, перешли Волгу, взобрались на гору, добрались до филармонии, а она закрыта. Пришли рано. Сели на крылечко, замёрзли, конечно, но дождались, когда дверь открыли и нас пустили.

Я задавала маме потом вопрос: «Как же ты меня отпустила в четыре часа утра?». А вот так. Свободная была птица.

А новогодних подарков у меня тоже всегда было несколько. Но я была вредная: возьму эти пакеты, всё из них высыплю и начинаю сортировать. Я не любила пастилу и карамельки. А что получше оставляла себе.

Ещё была очень завидущая. Всё мне казалось, что у сестёр и лакомства вкуснее, и наряды красивее. Так они уже потом стали хитрить и выбирали себе самые плохие вещи, потому что знали – Алька отберёт. (Смеётся). Всегда хитрили и меня обманывали. Это я потом уже поняла. (Смеётся).

Когда у нас собирались гости, обязательно за столом пели. У отца любимая песня была «Вечерний звон», у мамочки – «Летят утки» («Летят утки и два гуся, кого люблю – не дождуся»). У бабушки – «Мамашенька бранится, что доченька грустна». У тёти Лизы – «Пряха» («В низенькой светёлке»). А у дяди Лёни была любимая песня «По над лугом зелененьким» (украинская песня). Папа, дядя Лёня и тётя Лиза очень хорошо пели. Все эти песни я до сих пор знаю.

Родители мне всё позволяли. Отцу кто-то подарил шкурку белого песца: неразрезанную, целиком – и хвост, и мордочка. Лежал он у нас, и мама не знала, куда его деть – такой моды тогда значит не было.

И вот я училась в седьмом классе, у нас готовился новогодний бал. Я решила сделать костюм лисы. «Мамочка, дайте мне этого песца». Дала. Я бы на её месте ни за что такую вещь не дала. (Смеётся).

Я покрасила эту шкурку хной… Отрезала хвост… Мне купили такую рыжеватую ткань, сшили юбочку и кофточку. Мордочку я вместо маски на голову привязала, тут опушечки всякие (песца изрезала всего) и сзади хвостик.

Я уж ей потом, много лет спустя, говорила: «Мамочка, вам не жалко было?» – «Дети хотят, что ж сделаешь…».

Родителей мы называли на «вы» и «мамочка», «папочка». У меня это и сейчас проскальзывает. Так с детства нас приучила мама. Она ведь из мещанской семьи, видимо, так в своё время приучили её.

Я один раз прихожу из школы и говорю: «Мамочка, а мне сказали, что родителей надо называть на «ты», потому что мама – самый близкий друг». А она мне говорит: «Вот будут у тебя свои, так пусть как хотят, так к тебе и обращаются».

Сейчас это кому-то ухо режет, как-то слишком слащаво получается. А для нас звучит нормально, как будто так и нужно. «Мамочка» и «папочка». И на «вы».

Я училась на Нижней Террасе сначала в 36-й школе, а потом перешла в 5-ю школу, имени Кирова. С первого по четвёртый класс я была отличница – в дневнике стояли пятёрки, а внизу было написано, сколько часов и дней пропущено по болезни – очень большие цифры были.

Отец брал меня на вечерние игры в преферанс у Китаевых. Он любил играть и брал меня с собой. Он брал меня к Кузьмичу на Ленинградскую, где они играли в домино.

Ходили с отцом на хоккей болеть за нашу команду. Приходили весёлые, с розовыми щеками.

На санках с дамбы каталась до самого поздна. Приходила в снегу… Стучусь – открывается дверь. Закрывается дверь. Что такое? Ничего не понимаю. Снова открывается дверь и выбрасывается веник. Опять дверь закрывается… У меня не пальто, а ледяная корка. В подъезде лестница была деревянная, она кончалась таким вот фигурным столбиком. Я на него вешала пальто и веником счищала лёд.

Это сёстры надо мной так издевались. Мама бы такого не допустила. (Смеётся).

В пионерский лагерь меня часто отправляли, я родителям потом выговаривала: «Я у вас всё время по лагерям и ссылкам». А я была ребёнком не очень контактным. И не любила звук этого горна…

Помню, поднимут нас рано, выстроят на зарядку. А я маленькая была, в задний ряд уйду, присяду вот так и досыпаю. (Смеётся).

Правда, меня, такую шмакодявку, избирали председателем совета отряда. Выходила к знамени рапортовать, все улыбались.

Часто они ко мне в лагерь приезжать не могли: работа, своего транспорта не было. Но вот приехали на попутной машине. Привезли мне гостинцев, моего домашнего котёнка, чтоб меня развеселить, расположились на полянке. Попили, поели, стали собираться домой. «И я домой!» – «Аля, ну как же домой? У вас скоро костёр! Подарки будут давать!» – «Нет, я домой».

Пришлось им оставить на несколько дней за меня Людмилу – старшую девочку в младшую группу. А Людка меня так любила, что не отказалась.

Однажды родители проводили эксперимент с конфетами. Жили они для нас, ни в чём нам старались не отказывать, хорошо нас одевали (у меня к каждому Новому году было новое платье). Но сахар (он был такими большими кусками, его надо было колоть) мамочка вынуждена была запирать – у нас зелёный сундучок такой был. Иначе мы этот сахар целыми кусками таскали.

И папочка однажды говорит: «Нина, ну давай проведём эксперимент. Пусть они всего этого сладкого один раз наедятся…». Купили много конфет всяких-разных, по кучкам нам, троим, разделили. И себе оставили к чаю.

Мы свои запасы все съели и до их добрались. Эксперимент не удался. (Смеётся).

Любила очень на велосипеде кататься, у Тамарки Мишиной у отца был в сарае велосипед, мы его всё время брали. А потом брала покататься у других знакомых. И вот, я уже взрослая была, мама меня как-то спрашивает: «А почему ты не попросила, чтобы мы с отцом тебе купили велосипед? Мы бы купили…». А мне как-то было неловко, я понимала, что семье тяжело покупки такие делать.

Но терялась: как увижу лавку или кошку – бросаю руль… Ссадин было, синяков… Поэтому транспорт мне бы нельзя было какой-то доверить.

...И вот отец пригласил меня на операцию. Мальчику делали аппендицит. Перед операционным столом поставили стул, меня на него, во всё белое облачили: халат, колпак, маска… Сестра со мной разговаривала, чтобы понимать моё состояние.

Когда скальпелем сделали первый надрез, появился запах эфира, я увидела какую-то дрожащую массу, побледнела… И отец сказал: «Убрать».

Когда он пришёл в ординаторскую, он со мной не разговаривал, он меня презирал в этот момент. Он хотел, чтобы из нас троих хоть кто-то стал медиком.

Рита поступала в медицинский, не поступила, в результате стала инженером. Люда стала фармацевтом, я – химиком-биологом.

Мама по выходным обычно стирала. Было большое корыто и стиральная доска. Работали они и в стационаре, и по ночам дежурили, и на «скорой» подрабатывали – мы родителей почти не видели. Бабушка с дедушкой нами занимались.

Мама вставала в четыре часа утра, чтобы приготовить нам обед – суп. Сначала у нас был керогаз, потом появилась электрическая спиральная плитка.

Конечно, родителям доставалось. Но для меня это было самое светлое, прекрасное время. Почему? Потому семьи были вокруг полные, счастья было много, радости много. Я была окружена любовью: и сестёр, и родителей. И ещё не было потерь…

Папа считался участником Великой Отечественной войны, у него была медаль «За победу над Германией», но плен аукался ему всю жизнь. Когда мы жили в Мелитополе, я уже была взрослая, студентка, отец как-то говорит мамочке: «Нина, ну что мы всю жизнь живём от зарплаты до зарплаты…».

У них никогда не было накоплений, сберкнижки они завели только когда пошли на пенсию, это у них получились деньги на чёрный день, на похороны. Папа всю жизнь мечтал купить мотоцикл – у него не вышло.

И вот он говорит: «Нина, ну что мы так с тобой жизнь прожили, давай хоть раз съездим за границу». Они тогда работали в онкодиспансере, там по линии профсоюза можно было купить недорогие путёвки. В Африку куда-то, чуть ли не в Мозамбик.

Они подали заявление на путёвки и сдали документы на оформление. Мамины документы пропустили, а папины зарубили. Для него это, конечно, был удар. «Чтобы я ещё когда-нибудь…».

Он от этого всю жизнь страдал.

И потом ему пришло какое-то очень важное письмо, где описывалось, что он делал в плену и в партизанском отряде, какой вклад в победу внёс, где он полностью реабилитировался. Может быть, под письмом стояла подпись бывшего командира партизанского отряда Марченко.

Это было в Ульяновске, родители в то время жили в Засвияжье, это конец 70-х. И мы пришли к ним в гости с моим мужем Олегом. Отец сразу, с порога, мне: «Аля, посмотри, что мне пришло, почитай…». Олег сел читать, и я села.

А мама в это время позвала меня на кухню, я метнулась, а папа так на меня посмотрел и говорит: «Что, не интересно?» – «Нет, интересно, я потом почитаю…».

Тогда трудно было с продуктами, Люда работала на автозаводе, ей там дали какой-то костный набор. Она поделилась с мамой, а мамочка хотела поделиться со мной.

…И я так и не прочитала то письмо. И Олега не расспросила, как-то забыла в суматохе дней. Простить себе этого не могу. А письмо куда-то пропало.

И ещё один раз я очень обидела папу. Он собирался поехать в Белоруссию, ему очень хотелось встретиться с теми, с кем воевал в партизанском отряде. Мамочка его одного не пускала, и он предложил мне: «Алька, давай с тобой поедем». – «А на сколько?» – «Дней на десять». – «А где мы там остановимся? У них дома? Вы знаете, как сейчас в гости ездить… Кому нужны чужие люди?».

Он ничего мне не ответил. Но взгляд его я, конечно, запомнила на всю жизнь. Он так посмотрел как-то. Мол, что объяснять… И не захотел ничего говорить.

Я потом поняла этот взгляд и то, что значила для него эта поездка. Но мудрости тогда не хватило – такое вот сказанула. Так я виновата перед папой – не передать…

Сейчас у меня в доме хранится вот это удостоверение папы:

Удостоверение партизана Белоруссии № 253818

Еперин Анатолий Иванович

действительно участвовал в партизанском движении в Белоруссии в период Великой Отечественной войны с 25 августа 1943 года по 31 декабря 1943 года в качестве начальника госпиталя 3-й белорусской партизанской бригады.

Председатель исполкома Полоцкого местного Совета депутатов трудящихся Дорогуж М.Н.

Выдано 27.3.1974 г.

Господи, в старших классах школы без конца писали сочинения на темы: «Никто не забыт и ничто не забыто», «Твой любимый герой…». А рядом со мной все эти годы жил человек, которого без всякой натяжки можно назвать героем. И ни о чём его не спрашивала, не интересовалась. И мамочка – разве она не героиня?

Разбередили вы мне душу своими расспросами…

Сейчас вот нашла папины записные книжки, там есть адреса его фронтовых друзей. Напишу по адресам, может быть, разыщу хоть детей и внуков… Буду хоть как-то исправлять то, что в своё время не сделала.

Прожили наши родители жизнь правильную, руководствовались своими принципами. Честные, добрые, скромные люди. Я считаю, что жизнь их удалась. И прежде всего потому, что они нашли себя в профессии, очень любили своё дело. Отец не раз говорил: «Начать бы всё сначала, я снова стал бы врачом».

Он брался за самые сложные операции. Вот уже столько лет его нет, а отзывы о его работе я до сих пор слышу.

Родители нас, дочерей, никогда не нацеливали на замужество. А постоянно говорили нам: «Учитесь, учитесь». И не подучивали, как нужно выгодно выйти замуж, что «нужно уметь жить». Этому не учили.

Я, например, только на свадьбу их пригласила, написала им: «Я выхожу замуж». Наш выбор они уважали, никогда не отговаривали. Мы выходили замуж раз и на всю жизнь.

А Рита, она сначала училась в электромеханическом техникуме, а потом в политехническом в Свердловске… И со своим сокурсником они собирались уже пожениться.

…Пришла вдруг вся зарёванная, мамочка спрашивает: «Что?» – «Не пойду замуж!» – «Почему?» – «Он спросил: какое у тебя приданое?».

Может, мать его подучила, не знаю. Но свадьба расстроилась.

А первая любовь у меня началась в четвёртом классе. Мне нравился один мальчик, он был очень красивый: вот такие ресницы, глаза светлые, а сам тёмный. (Вздыхает). Звали его Женя. Об этой любви знал даже мой муж.

Любовь эта была вплоть до десятого класса. Когда я шла мимо его дома, у меня сердце замирало. Вот иду в гастроном, например… Я переходила на другую сторону от его дома, потому что сердце стучало так: ды-ды-ды-ды-ды. Но он не отвечал мне взаимностью.

В начальной школе мы учились в одном классе, у нас было три отличника: Женька, Танька Морозова и я. В четвёртом классе нас возили на экскурсию в Казань, там мы играли в разные игры. Играли в прятки и вот, чтобы тот, кто водит, обознался, Женя дал свою тюбетейку Таньке Морозовой. Я поняла, что это он проявил к ней знаки внимания и не пережила этого.

Вернулась домой, говорю родителям: «Я не хочу в этой школе учиться» – «Почему?» – «Ну не хочу и всё». Закончился учебный год, и я перевелась в школу имени Кирова.

И вот уже старшие классы, он учится в техникуме, а я узнала, что он к нам в пятую школу придёт на новогодний вечер. Не спала всю ночь, на вечер пришла с синяками под глазами. А он, видимо, знал о моей любви, кто-нибудь ему проболтался. Он пригласил меня на один танец, сделал снисхождение, наверное, подумал: «Надо…».

Любовь была долгая, дивчина была серьёзная. Причём, если другие мальчики проявляли ко мне симпатию (Юрка Лебедев, Лашманов, Валерка Чугунов), у меня сразу рождалось грубое к ним отношение. Такая возникала реакция: не надо ко мне…

Жени уже нет в живых. А тогда он закончил электромеханический техникум, работал в престижном цехе на Володарке, женился, два сына у них. Правда, семейная жизнь у них не задалась, он стал пить…

Сейчас вот живёшь затылком вперёд. Потому что светлее того времени, детства и юности, не было в жизни ничего. Сейчас, когда мужа не стало, я одна и потому, наверное, связь с прошлым у меня такая живая. Я часто вспоминаю, часто при этом плачу…

Когда умерла мама, меня что-то в стихоплётство бросило (каждый из нас в какой-то момент что-то пишет, когда грустно или плохо). И вот у меня родилось:

Мне мамочка родная нынче снилась,

Приснилась тихою, далёкою такой,

Но почему-то сердце вдруг моё сместилось,

И почему потерян мой покой?

И почему душа моя заныла?

И почему я сердца слышу боль?

А потому что всё лишь только снилось,

А пробудилась – нет её со мной.

Детство… Так долго оно тянулось, так много вместило событий, впечатлений. А после детства жизнь пошла бегом – разочарования, испытания, потери. Мудреешь, начинаешь лучше понимать людей, но тихая печаль уже навсегда поселяется в сердце…

***

Первая часть воспоминаний - по ссылке Алевтина Еперина 1945 г.р. Часть 1: о родителях-врачах, переживших войну

***

Алевтина Анатольевна Еперина (в замужестве Поддубская). Закончила химико-биологический факультет Ульяновского пединститута. Работала в лаборатории на заводе имени Володарского, в Центральной городской больнице, была председателем совета наставников ЦГБ.

***

Источник: Антология жизни. Геннадий Дёмочкин "Девчонки и мальчишки" Семеро из детей войны. Ульяновск, 2016 г.

Геннадий Демочкин "Девчонки и мальчишки". К читателю

   Генеральный спонсор

   Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.